Он на палубу рухнул,
Как сбитый в бою самолет,
Как осколок от солнца -
Нещадно светило оно...
Сколько был он в полете -
Неделю,
полмесяца,
год? -
Впрочем, дело, конечно, не в этом, -
Неизвестно нам было,
Не все ли равно?
Кок наш - он некурящий -
Поил голубка изо рта,
Комендор горстку зерен
Держал на огромной ладони...
А над нами неслышно
Чужая плыла высота,
И чужая вода становилась темней
И бездонней.
Сизокрылый расправил
Крутую красивую грудь,
Крылья выбросил в стороны,
Медленно ими качая...
Вдруг увидели мы под крылом
Побледневшую чуть,
Но дождям неподвластную
Четкую рамку печати.
«Копенгаген...» - прочли мы,
Но дальше - слабы в языке...
Комендор осторожно
Поставил на палубу птицу,
Будто стало большой его,
Крепкой, как корень, руке
Не под силу держать
Эту малую жизни частицу.
Тишина опустилась
Упруго,
гнетуще,
остро...
Кто-то шумно вздохнул
И подал неуверенно голос:
«Так в деревне у нас
Лошадям выжигали тавро...
Но ведь это - не лошадь,
А птица,
А все-таки голубь!..»
Торопливо по зернам
Постукивал розовый клюв, -
Впрок почтарь запасался
Для дальнего, видно, полета...
А потом он взлетел
Тяжело,
Будто даже вздохнув,
И пошел не спеша...
Так в неволе идут
На работу.